Она легко вскочила в кузов грузовика. Борта его откинули,
и получилась импровизированная сцена. Обвела солдат глазами.
Измученные войной, серые уставшие лица. Чего они ждут от неё?
Геройства? Сочувствия? Песен про войну и победу? Ну уж нет!
Теперь, после 500-го концерта на фронте, Клавдия Шульженко
знала точно, чего хотят мужчины, которым через полчаса в бой.
Известие о начале войны застало бывшую харьковчанку Клавдию Шульженко на гастролях в Ереване. К тому времени она уже вышла замуж за Владимира Корабли – человека, который её обожал и едва ли на руках не носил, родила сына и забрала из Харькова отца. К началу 1940-х годов певица Клавдия Шульженко стала не просто популярной, как сказали бы сейчас, она стала «бешено популярной». Своей мягкой лиричной манерой исполнения она сводила с ума полстраны. Одна за другой выходят её пластинки, которые распродаются тысячами, концерты проходят при стабильных аншлагах, билеты раскупаются за неделю вперёд. В её репертуаре нет ничего случайного, она не исполняет песен о партии, комсомоле и великих советских стройках – избегая надрыва и сентиментальности, Шульженко поёт только о любви. Вместе с джаз-бердом, который любящий муж создаёт специально под неё, Шульженко успешно гастролирует по стране, и именно на гастролях, вдали от дома, её застает известие о начале войны. Шульженко бросает все и возвращается в Ленинград.
КАПЕЛЬКА ФРАНЦУЗСКИХ ДУХОВ
Войдя в свою комнату (к слову сказать, это была не квартира, а именно комната – одна из десяти таких же маленьких убогих комнатушек в типичной питерской коммуналке, где известная певица прожила 16 лет вместе с сыном, мужем и отцом). Клавдия Ивановна рывком распахнула шифоньер и принялась судорожно сбрасывать на пол свои концертные платья.
Не найдя нужного, она решительно вышла из дома и направилась к знакомым в поисках чего-то более подходящего. Через некоторое время Шульженко в новом обмундировании уже была на передовой.
Поначалу она выступала перед фронтовиками в туго затянутой армейской гимнастерке, подпоясанной кожаным ремнем с огромной бляхой, в хромовых сапогах и солдатской пилотке – все было строго, солидно, торжественно, в четком соответствии с представлениями о фронтовых буднях. Она должна быть такой же, как они, эти уставшие труженики фронта.
«Но как-то к ней подошёл адмирал флота, - вспоминал позже сын певицы Георгий Кемпер, - и сказал: «Клавдия Ивановна, знаете, у нас уже в глазах рябит от этой формы. Мы бы хотели видеть вас, женщину, в платьях – это бы возвращало нам воспоминания о мирном времени, о доме, о семье». Шульженко ничего не ответила – но после того памятного разговора Клавдия Ивановна ни разу не позволила себе отступить от железного правила, которое приписала раз и на всю жизнь: никаких гимнастерки, сапог и пилоток. Только вечернее платье, прическа и … капелька французских духов.
Клавдия Ивановна точно знала, что память запахов – самая сильная. Выступая на фронте, она научилась по-солдатски быстро переодеваться в кабине грузовика, за секунду наносила помаду, отработанным жестом взбивала прическу, все непременно наносила духи и – вперёд! Она легко впрыгивала в кузов грузовика, где солдаты заботливо откидывали борта, и душевно пела самые лучшие песни для изученных войной мужчин. Она пела им о красивых женщинах и великих страстях, о любви, нежности, надежде – и они слушали её не шевелясь, боясь вздохнуть. Ни один комиссар, политрук и прочий член партии не имел над солдатами большей власти, чем эта простая женщина в вечернем платье, окутанная облаком французских духов! Когда она спускалась с импровизированной сцены, солдаты, как завороженные, тянулись к ней, обступали плотным кольцом, а потом долго топтались на месте, наслаждаясь шлейфом изысканного женского аромата. Она пахла мирной жизнью, семейными застольями, полевыми цветами, домом – она пахла женщиной. Если во время концерта начинался артобстрел, кто-нибудь из солдат обязательно валил её на землю, прикрывая собой от случайных осколков. После бомбёжки она с королевским достоинством поднималась, отряхивала своё блестящее вечернее платье и допевала оборванную песню именно с того слова, на котором остановилась.
Здесь, в прифронтовых землянках, госпиталях, на аэродромах, эта роскошная певица в блестящем длинном платье была для бойцов как подарок, как привет из прошлой жизни, как смутная надежда на лучшее. И солдаты отвечали ей благодарностью: они писали письма, хранили её фотографии и пластинки, дарили цветы. За 1942 год Шульженко дала более 500 концертов, в любых условиях появляясь на публике в концертном платье, туфлях на каблуках и облаке яркого насыщенного аромата.
«Это была мамина слабость – украшения и французские духи, - вспоминал её сын. -Когда шла в бомбоубежище, в одну руку она брала меня, в другую – несессер с косметикой и французскими духами. И больше ничего!» Один раз, возвращаясь после фронтового концерта, Клавдия Ивановна попала под бомбежку. Понимая, что не успеет добежать до убежища, она рухнула на питерский мост, прикрыв своим телом чемодан с нарядами. «Какая же я дура! – вздыхала потом певица. -Ведь надо было прикрывать чемоданом себя! А я – наоборот, платья жалела». Женщина была – с большой буквы…
«РУКИ, ВЫ СЛОВНО ДВЕ БОЛЬШИЕ ПТИЦЫ…»
Самая известная песня Шульженко, «Синий платочек», появилась в репертуаре певицы в военные годы. Раньше это был склонный романс, музыку к которому написал польский композитор Иржи Петербургский. Что касается текста песни, то авторство до сих пор ошибочно приписывают разным людям, но только не молодому лейтенанту Мише Максимову, о котором писала в своих мемуарах Клавдия Шульженко. «Однажды после выступления в горнострелковой бригаде, - вспоминала певица, - ко мне подошёл стройный молодой человек в форме. «Лейтенант Михаил Максимов! – представился он. Заливаясь краской от смущения, симпатичный лейтенант сказал, что написал песню. «Мелодию я взял известную – «Синий платочек», а вот слова написал новые. Ребята слушали, им нравится. -Он протянул мне тетрадный листок. -Если вам понравится тоже, может быть, вы спорте». Я спела – песня попала в точку.
С тех пор не было в её жизни ни одного концерта, где бы слушатели не просили исполнить эту песню. «Синий платочек», «Давай закурим», «Руки» в исполнении Шульженко стали культовыми военными песнями.
С песней «Руки», кстати связана была одна драматическая история, случившаяся под конец 1943 года, и о ней стоит рассказать отдельно.
Нет, не глаза твои
Я вспомню в час разлуки,
Не голос твой услышу в тишине,-
Я вспомню ласковые трепетные руки,
И о тебе они напомнят мне… -
пела Шульженко в госпитале под Новороссийском. К тому времени это была уже не робкая светская певичка, которую бросали в жар от капли крови. Теперь она была совсем другой – опытной боевой певицей, вполне освоившейся среди новых поклонников – покалеченных, перебинтованных, на костылях, с грязными марлевыми повязками вместо медалей во всю грудь.
Перед началом того памятного концерта, когда в ожидании первого аккорда в зале воцаряется гробовое молчание, чей-то внезапный топор да громкое наружное сопение нарушило мертвую тишину: это четверо солдат, кряхтя, внесли в зал носилки и водрузили их в первом ряду. Весь забинтованный с головы до ног, лежал на них молодой парень – командир Андрей Чернов. В морском бою почти весь состав его катера погиб, остались в живых лишь несколько матросов да он сам – тяжело раненый. Его обугленные конечности хирург ампутировал во избежание сепсиса. Весь затянутый бинтами, Чернов лежал на носилках, не подавая признаков жизни. Говорили, не жилец он на этом свете – сам жить не хочет…
Когда объявили концерт и полились первые мелодии любимых песен, моряк вдруг начал тихо постанывать, и звуки, вырывавшиеся из его обожжённого горла, становились все громче, настойчивее. А потом… он со втором протянул к певице забинтованные руки. То были даже не руки – а культи, заканчивающиеся на уровне плеч. Она никак не могла понять странного жеста и стала растерянно оглядываться по сторонам. Увидав замешательство артистки, на помощь к ней поспешила молоденькая санитарка. Она подлежала к певице и прошептала на ухо, дескать, парень просит исполнить свою любимую песню. Шульженко сглотнула предательский ком, подступивший к горлу и не дававший говорить, подошла к раненому моряку, мягко положила на его культи свои аристократические белые руки и в полной тишине запела:
Руки! Вы словно две большие птицы.
Как вы летали, как оживляли все вокруг.
Руки! Как вы могли легко обвиться,
И все печали снимали вдруг!
Андрей не мог ни говорить, ни плакать. Только два ярко-красных пятна начали быстро расти на грязных бинтах – там, где когда-то были сильные мужские руки…
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ
Война закончилась. В конце 40-х годов Шульженко по-прежнему фантастически популярна. Тираж её пластинок достигает 170 млн экземпляров (сегодня альбом считается платиновым, если расходится тиражом в 1 млн экземпляров). Но в какой-то момент её отношения с властью начинаются портиться и 30 декабря 1952 года заходят в пике. Накануне новогодней ночи адъютант Василия Сталина приглашает её выступить перед сыном вождя, на что певица отвечает, что ей слишком поздно сообщили и у неё уже есть планы на вечер: «По Конституции, я тоже имею право на отдых». Лишь скорая смерть Иосифа Виссарионовича спасает её от наказания. Хотя гордый отказ певице не спустили – на неё обрушилась вся сила советской пропагандистской машины. Её музыку называют «ноющей», творчество обзывают мещанским, а ей самой навязывают идеологически проверенный репертуар. Но исполнять пафосные советские песни Шульженко так и не стала. Она по-прежнему пела о любви, а не о партии – вероятно, поэтому и звание Народной артистки СССР получила лишь на закате карьеры, в 1971 году.
К этому времени преданный Коралли оставил её – ушёл к 19 – летней девочке из мюзик – холла, что для Шульженко было особенно оскорбительно. Поначалу она впала в глубокую депрессию, но потом излечилась сценой да изнурительной работой. Вскоре Клавдия Ивановна даже вышла замуж.
и получилась импровизированная сцена. Обвела солдат глазами.
Измученные войной, серые уставшие лица. Чего они ждут от неё?
Геройства? Сочувствия? Песен про войну и победу? Ну уж нет!
Теперь, после 500-го концерта на фронте, Клавдия Шульженко
знала точно, чего хотят мужчины, которым через полчаса в бой.
Известие о начале войны застало бывшую харьковчанку Клавдию Шульженко на гастролях в Ереване. К тому времени она уже вышла замуж за Владимира Корабли – человека, который её обожал и едва ли на руках не носил, родила сына и забрала из Харькова отца. К началу 1940-х годов певица Клавдия Шульженко стала не просто популярной, как сказали бы сейчас, она стала «бешено популярной». Своей мягкой лиричной манерой исполнения она сводила с ума полстраны. Одна за другой выходят её пластинки, которые распродаются тысячами, концерты проходят при стабильных аншлагах, билеты раскупаются за неделю вперёд. В её репертуаре нет ничего случайного, она не исполняет песен о партии, комсомоле и великих советских стройках – избегая надрыва и сентиментальности, Шульженко поёт только о любви. Вместе с джаз-бердом, который любящий муж создаёт специально под неё, Шульженко успешно гастролирует по стране, и именно на гастролях, вдали от дома, её застает известие о начале войны. Шульженко бросает все и возвращается в Ленинград.
КАПЕЛЬКА ФРАНЦУЗСКИХ ДУХОВ
Войдя в свою комнату (к слову сказать, это была не квартира, а именно комната – одна из десяти таких же маленьких убогих комнатушек в типичной питерской коммуналке, где известная певица прожила 16 лет вместе с сыном, мужем и отцом). Клавдия Ивановна рывком распахнула шифоньер и принялась судорожно сбрасывать на пол свои концертные платья.
Не найдя нужного, она решительно вышла из дома и направилась к знакомым в поисках чего-то более подходящего. Через некоторое время Шульженко в новом обмундировании уже была на передовой.
Поначалу она выступала перед фронтовиками в туго затянутой армейской гимнастерке, подпоясанной кожаным ремнем с огромной бляхой, в хромовых сапогах и солдатской пилотке – все было строго, солидно, торжественно, в четком соответствии с представлениями о фронтовых буднях. Она должна быть такой же, как они, эти уставшие труженики фронта.
«Но как-то к ней подошёл адмирал флота, - вспоминал позже сын певицы Георгий Кемпер, - и сказал: «Клавдия Ивановна, знаете, у нас уже в глазах рябит от этой формы. Мы бы хотели видеть вас, женщину, в платьях – это бы возвращало нам воспоминания о мирном времени, о доме, о семье». Шульженко ничего не ответила – но после того памятного разговора Клавдия Ивановна ни разу не позволила себе отступить от железного правила, которое приписала раз и на всю жизнь: никаких гимнастерки, сапог и пилоток. Только вечернее платье, прическа и … капелька французских духов.
Клавдия Ивановна точно знала, что память запахов – самая сильная. Выступая на фронте, она научилась по-солдатски быстро переодеваться в кабине грузовика, за секунду наносила помаду, отработанным жестом взбивала прическу, все непременно наносила духи и – вперёд! Она легко впрыгивала в кузов грузовика, где солдаты заботливо откидывали борта, и душевно пела самые лучшие песни для изученных войной мужчин. Она пела им о красивых женщинах и великих страстях, о любви, нежности, надежде – и они слушали её не шевелясь, боясь вздохнуть. Ни один комиссар, политрук и прочий член партии не имел над солдатами большей власти, чем эта простая женщина в вечернем платье, окутанная облаком французских духов! Когда она спускалась с импровизированной сцены, солдаты, как завороженные, тянулись к ней, обступали плотным кольцом, а потом долго топтались на месте, наслаждаясь шлейфом изысканного женского аромата. Она пахла мирной жизнью, семейными застольями, полевыми цветами, домом – она пахла женщиной. Если во время концерта начинался артобстрел, кто-нибудь из солдат обязательно валил её на землю, прикрывая собой от случайных осколков. После бомбёжки она с королевским достоинством поднималась, отряхивала своё блестящее вечернее платье и допевала оборванную песню именно с того слова, на котором остановилась.
Здесь, в прифронтовых землянках, госпиталях, на аэродромах, эта роскошная певица в блестящем длинном платье была для бойцов как подарок, как привет из прошлой жизни, как смутная надежда на лучшее. И солдаты отвечали ей благодарностью: они писали письма, хранили её фотографии и пластинки, дарили цветы. За 1942 год Шульженко дала более 500 концертов, в любых условиях появляясь на публике в концертном платье, туфлях на каблуках и облаке яркого насыщенного аромата.
«Это была мамина слабость – украшения и французские духи, - вспоминал её сын. -Когда шла в бомбоубежище, в одну руку она брала меня, в другую – несессер с косметикой и французскими духами. И больше ничего!» Один раз, возвращаясь после фронтового концерта, Клавдия Ивановна попала под бомбежку. Понимая, что не успеет добежать до убежища, она рухнула на питерский мост, прикрыв своим телом чемодан с нарядами. «Какая же я дура! – вздыхала потом певица. -Ведь надо было прикрывать чемоданом себя! А я – наоборот, платья жалела». Женщина была – с большой буквы…
«РУКИ, ВЫ СЛОВНО ДВЕ БОЛЬШИЕ ПТИЦЫ…»
Самая известная песня Шульженко, «Синий платочек», появилась в репертуаре певицы в военные годы. Раньше это был склонный романс, музыку к которому написал польский композитор Иржи Петербургский. Что касается текста песни, то авторство до сих пор ошибочно приписывают разным людям, но только не молодому лейтенанту Мише Максимову, о котором писала в своих мемуарах Клавдия Шульженко. «Однажды после выступления в горнострелковой бригаде, - вспоминала певица, - ко мне подошёл стройный молодой человек в форме. «Лейтенант Михаил Максимов! – представился он. Заливаясь краской от смущения, симпатичный лейтенант сказал, что написал песню. «Мелодию я взял известную – «Синий платочек», а вот слова написал новые. Ребята слушали, им нравится. -Он протянул мне тетрадный листок. -Если вам понравится тоже, может быть, вы спорте». Я спела – песня попала в точку.
С тех пор не было в её жизни ни одного концерта, где бы слушатели не просили исполнить эту песню. «Синий платочек», «Давай закурим», «Руки» в исполнении Шульженко стали культовыми военными песнями.
С песней «Руки», кстати связана была одна драматическая история, случившаяся под конец 1943 года, и о ней стоит рассказать отдельно.
Нет, не глаза твои
Я вспомню в час разлуки,
Не голос твой услышу в тишине,-
Я вспомню ласковые трепетные руки,
И о тебе они напомнят мне… -
пела Шульженко в госпитале под Новороссийском. К тому времени это была уже не робкая светская певичка, которую бросали в жар от капли крови. Теперь она была совсем другой – опытной боевой певицей, вполне освоившейся среди новых поклонников – покалеченных, перебинтованных, на костылях, с грязными марлевыми повязками вместо медалей во всю грудь.
Перед началом того памятного концерта, когда в ожидании первого аккорда в зале воцаряется гробовое молчание, чей-то внезапный топор да громкое наружное сопение нарушило мертвую тишину: это четверо солдат, кряхтя, внесли в зал носилки и водрузили их в первом ряду. Весь забинтованный с головы до ног, лежал на них молодой парень – командир Андрей Чернов. В морском бою почти весь состав его катера погиб, остались в живых лишь несколько матросов да он сам – тяжело раненый. Его обугленные конечности хирург ампутировал во избежание сепсиса. Весь затянутый бинтами, Чернов лежал на носилках, не подавая признаков жизни. Говорили, не жилец он на этом свете – сам жить не хочет…
Когда объявили концерт и полились первые мелодии любимых песен, моряк вдруг начал тихо постанывать, и звуки, вырывавшиеся из его обожжённого горла, становились все громче, настойчивее. А потом… он со втором протянул к певице забинтованные руки. То были даже не руки – а культи, заканчивающиеся на уровне плеч. Она никак не могла понять странного жеста и стала растерянно оглядываться по сторонам. Увидав замешательство артистки, на помощь к ней поспешила молоденькая санитарка. Она подлежала к певице и прошептала на ухо, дескать, парень просит исполнить свою любимую песню. Шульженко сглотнула предательский ком, подступивший к горлу и не дававший говорить, подошла к раненому моряку, мягко положила на его культи свои аристократические белые руки и в полной тишине запела:
Руки! Вы словно две большие птицы.
Как вы летали, как оживляли все вокруг.
Руки! Как вы могли легко обвиться,
И все печали снимали вдруг!
Андрей не мог ни говорить, ни плакать. Только два ярко-красных пятна начали быстро расти на грязных бинтах – там, где когда-то были сильные мужские руки…
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ
Война закончилась. В конце 40-х годов Шульженко по-прежнему фантастически популярна. Тираж её пластинок достигает 170 млн экземпляров (сегодня альбом считается платиновым, если расходится тиражом в 1 млн экземпляров). Но в какой-то момент её отношения с властью начинаются портиться и 30 декабря 1952 года заходят в пике. Накануне новогодней ночи адъютант Василия Сталина приглашает её выступить перед сыном вождя, на что певица отвечает, что ей слишком поздно сообщили и у неё уже есть планы на вечер: «По Конституции, я тоже имею право на отдых». Лишь скорая смерть Иосифа Виссарионовича спасает её от наказания. Хотя гордый отказ певице не спустили – на неё обрушилась вся сила советской пропагандистской машины. Её музыку называют «ноющей», творчество обзывают мещанским, а ей самой навязывают идеологически проверенный репертуар. Но исполнять пафосные советские песни Шульженко так и не стала. Она по-прежнему пела о любви, а не о партии – вероятно, поэтому и звание Народной артистки СССР получила лишь на закате карьеры, в 1971 году.
К этому времени преданный Коралли оставил её – ушёл к 19 – летней девочке из мюзик – холла, что для Шульженко было особенно оскорбительно. Поначалу она впала в глубокую депрессию, но потом излечилась сценой да изнурительной работой. Вскоре Клавдия Ивановна даже вышла замуж.
